Как правильно пишется нет худа без добра. «Нет худа без добра»

Нет худа без добра - русская пословица, означающая: В любом плохом событии, как правило, есть что-то положительное, полезное.

- "Во всяком худе не без добра".

В английском языке есть выражение с близким значением - ill wind that blows no one any good (плохой ветер, который никому не несет ничего хорошего). Выражение указано в Американском словаре "American Heritage Dictionary of Idioms" Кристина Аммера (by Christine Ammer), 1992,где отмечается, что оно включено в сборник пословиц Джона Хейвурда (1546 г.) (John Heywood"s 1546 proverb collection).

Примеры

Путин Владимир Владимирович

Послание Президента Федеральному Собранию (01.12.2016), о санкциях, введенных против России США и ее союзниками: "Но здесь, как у нас в народе говорят, нет худа без добра , наши так называемые партнеры ввели санкции, о которых я сказал, мы – ответные меры. Ну и помогли на внутреннем рынке нашим сельхозпроизводителям."

Дункан Кларк

"Alibaba. История мирового восхождения" (2016 г.), перевод Сарычева К. М., гл. 9:

"В итоге подозрение на заражение вирусом внутри компании не подтвердилось, и для Alibaba история с SARS обернулась присказкой «нет худа без добра »."

(1883 - 1923)

"Похождения бравого солдата Швейка" (1923 г., перевод П.Г. Богатырёв (1893 - 1971)), ч. 3, гл. 3: "...нет худа без добра ! Этот взорванный, полусожженный и сброшенный с насыпи поезд Красного Креста в будущем обогатит славную историю нашего батальона новым геройским подвигом."

(1852 - 1912)

«Под домной», 1891 г.:

"Работа под домной была не тяжёлая, и Ванька чувствовал себя на фабрике совсем хорошо, но нет худа без добра и добра без худа ."

(1860 - 1904)

«Нет худа без добра ... - думал он, взбудораживая пыль босыми ногами и сгибаясь под ношей. - За то теплое участие, которое я принял в судьбе княжны, Бибулов наверно щедро наградит меня».

"Дуэль" - подруга успокаивает женщину, у которой умер муж:

"- Это ужасно, ужасно, дорогая! Но нет худа без добра . Ваш муж, был, вероятно, дивный, чудный, святой человек, а такие на небе нужнее, чем на земле."

(1890 г.), д. 4, 6:

"Соня. Нет худа без добра . Горе научило меня. Надо, Михаил Львович, забыть о своем счастье и думать только о счастье других. Нужно, чтоб вся жизнь состояла из жертв."

Письмо М. В. КИСЕЛЕВОЙ 17 марта 1887 г. Москва - "Как ни тосклива была моя последняя поездка в Петербург, но и на ней оправдалась поговорка, что нет худа без добра . Во-1-х) я имел случай беседовать с управляющим "Петербургской мастерской учебных пособий" о Вашем издании..."

Письмо Г. М. ЧЕХОВУ 29 ноября 1896 г. Мелихово - "Милый, бедный Жоржик, судьба загнала тебя в Анапу! Но нет худа без добра : во-первых, ты теперь как-никак все-таки агент, вроде вашего превосходительства, и, во-вторых, никогда так не ценишь и не любишь родины, как на чужой стороне."

Письмо М. О. МЕНЬШИКОВУ 16 апреля 1897 г. Мелихово. Чехов пишет, что из-за болезни попал в клинику - "Нет худа без добра . В клинике был у меня Лев Николаевич, с которым вели мы преинтересный разговор, преинтересный для меня, потому что я больше слушал, чем говорил."

(1826 - 1889)

"Пошехонская старина" (1888 г.), гл. 10:

"Нет худа без добра : покуда ты мылся, а мы и ягодок успели набрать."

(1868 - 1936)

"Проходимец", 1:

"Положение (под хлебным магазином, выстроенным на сваях) - сырое и холодное... но... взойдет солнце... тогда мы вылезем, будем пить чай, согреемся. Все дурное имеет свои хорошие стороны ."

Говорят:-нет худа без добра,
Так же, как добра без худа,
Не ищут от добра - добра,
А сделал доброе-жди пересуда,
Добро должно быть с кулаками,
Роднится радость со слезами,
Кому-то от ума бывает горе,
Дураку бывает по-колено море.
Кому-то счастье и не снится,
Кому-то опостЫлела синица,
Хочется им с неба журавля,
А лучше бы жар-птица,
Сама уселась у плетня,
И попросила бы напиться.
Схватит её добро,что с кулаками,
Радоваться будет-да со слезами,
Ведь у огня, да не обжечься!-
Вот как добру от худа уберечься?

Основано на пословицах
и поговорках:
1 Нет худа без добра.
2 От добра-добра не ищут.
3 Не делай добра-злом не обернется.
4 Добро должно быть с кулаками.
5 Радость со слезами на глазах.
6 Горе от ума.
7 Пьяному море по колено
8 Лучше синица в руках,чем журавль в небе.
9 У огня-да не обжечься...

Рецензии

Таня! Интересное философское стихотворение! И чего только не бывает в жизни! Добрые дела, как правило, без искушений не обходятся... Но всё равно будем стараться творить добро! Таня! Понравилось ещё и то, что под стихотворением - все использованные пословицы перечислены! По-честному!..))
С теплом души, Наташа.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру - порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Слова, которые я выбрала для названия этих размышлений, «Нет худа без добра», – всем известная русская пословица. На мой вкус, это пословица незатейливая, не претендующая на какое-то чрезвычайное философское обобщение. Есть немало похожих, например: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Это, как я понимаю, вовсе не моральная сентенция, а словесный жест, легкое утешение: дескать, ничего, не унывайте, «take it easy!», «never mind!» или же удивленная констатация: «а что-то в этом было!», «оne can take advantage even of misfortune!» (Я подбираю английские соответствия, поскольку вскоре нам придется обсуждать английский перевод этой пословицы.) «Худо» здесь, несомненно, – «несчастье», «беда», а не «зло» как моральная категория. Впрочем, эта пословица существует и в другой форме: «Нет зла без добра» – и именно в этой форме употребил ее Пушкин в «Истории Пугачевского бунта», рассуждая о том, что бунт ускорил проведение некоторых необходимых административных преобразо- ваний. В такой форме это звучит как будто серьезнее, но с большой уверенностью можно предположить, что «зло» здесь, как в древнерусском и церковнославянском языках, означает скорее «беду», «несчастье», а не этическую реальность.

Внимание мое к этой пословице привлек Иосиф Бродский, который посвятил ей пространные рассуждения в своем (написанном по-английски) автобиографическом эссе «Less Than One», «Меньше единицы». «Нет худа без добра» он перевел так: «There is no Еvil without a grain of Good in it – and presumably vice versa». Если перевести перевод Бродского назад на русский, получится так: «Нет
зла без крупицы добра внутри него – и, вероятно, наоборот (то есть нет добра без капли зла в нем. – О.С.)». Мне кажется, что переводит (то есть толкует) Бродский эти слова неверно. Пословица вовсе не имеет в виду того, что «худо» несет «добро» внутри себя: скорее «добро» может оказаться его последствиями или сопровождать его. Житейскую мудрость такого рода мы, вероятно, найдем в пословицах любого языка. Точное соответствие – в латинской пословице: «Malum nullum est sine aliquo bone» («Не бывает зла без какого-нибудь добра»). Английский словарь в качестве соответствия нашей пословице дает: «Every cloud has a silvеr linen» – дословно: «У каждой тучи есть серебряная подкладка». Сразу же возражу и предположению Бродского, что такие утверждения можно симметрично переворачивать (and presumably vice versa): попробуйте: «У каждой серебряной подкладки есть туча». Такие геометрические преобразования возможны «только в мире спекуляции», как заметил Т.С.Элиот. Такой скепсис – и такая симметричность – совсем не в духе фольклорной мудрости, это взгляд поздних моралистов вроде Ларошфуко. Мы знаем прямое отрицание такой обратности, выраженное, среди другого, в пословице: «Ложка дегтя портит бочку меда» (попробуйте перевернуть: «Ложка меду услаждает бочку дегтя»!). Фольклорный мир вообще (как видно из его сюжетов) не мирится с идеей некоей всеобщей подпорченности бытия. В бочке меда не должно быть ни пол-ложки дегтя! Если практическая народная мудрость (можно предположить, в пословицах любого народа) советует искать в «худе», в «несчастье», в том, что нам не по душе, что-то доброе – то она никак не предлагает признать «хорошим» то, в чем есть хотя бы малая примесь дурного. Что, я думаю, вполне реалистично. «Хорошее» и «плохое», «польза» и «вред» в реальности не находятся в симметрических отношениях (наподобие символической картинки Ин и Янь), и житейская мудрость обыкновенно знает это до всякой метафизики.

Однако самое существенное в истолковании нашей пословицы то, что Бродский понимает «худо» и «добро» как этические категории – и, таким образом, видит в ней утверждение самого общего характера. Бродский полагает, что эти слова выражают какое-то особое знание, которое Россия обрела «благодаря структуре своего языка и своему историческому опыту»: «знание о некоей всеобщей амбивалентности, двусмысленности». Более того, знание этой двусмысленности и составляет, в его понимании, зрелую мудрость и суммируется в следующем положении: «жизнь не хороша и не дурна, а произвольна (neither good nor bad, but arbitrary)». Бродский полагает, что Западу решительно недоставало этой мудрости. Запад привык к категорическому разделению «добра» и «зла» и к их внутренней определенности: зло есть зло и добро есть добро. Восток же знает другое: нет зла без добра и (по его предположению) нет добра без худа. Так что Бродский видит в этой пословице огромное – его словами, пророческое – значение. «Этого рода двусмысленность, я думаю, и есть тот свет с Востока, который он (Восток), не имея ничего больше предложить, готов навязать всему прочему миру, и мир, кажется, созрел для этого ». Созрел для того, чтобы наконец догадаться: ничто ни плохо, ни хорошо, но arbitrary, произвольно, капризно, то так, то сяк. Вот это и есть последняя мудрость, которую Россия несет миру.

Честно говоря, ничего особенно нового в такой мудрости я не нахожу: эта скептическая, если не циническая, фаталистическая установка стара как мир. Такова, например, позиция противников Сократа, софистов в диалогах Платона. Задолго до софистов похожую мудрость выражали «низкие» герои древнего эпоса, персонажи античной комедии и т. п. Так никогда не мог бы подумать протагонист трагедии. И трагический хор. В мире всеобщей двусмысленности трагедия невозможна. Быть может (осмелюсь вмешаться в вековую полемику о смысле «очищения» страха и сострадания, катарсиса как цели трагедии у Аристотеля), то, что «очищается» в зрителях классической трагедии, и есть знание неотменимости различения и противоположения добра и зла. Обыденность его замазывает, а священное действо очищает.

Да, эту мудрость морального агностицизма всегда знали – и всегда относили ее к низкому жанру (низкому жанру поэзии, жизни, мысли). Никогда прежде она не принималась в качестве всеобщей позитивной нормы – и это нема-ловажно. Принять ее как норму – видимо, и значит «наконец созреть для нее».

Мне очень жаль, если Запад, «остальной мир», и в самом деле «созрел» для этого. Это значило бы, что он созрел для окончательно цинического взгляда на вещи. «Зрелостью» в таком случае называется не что иное как распад, порча – коррупция в изначальном смысле этого слова. Или же – если избегать излишней резкости – резиньяция, отказ от надежды собственной юности, которая представляется преодоленной иллюзией. Так понимаемая «зрелость» есть потеря той перспективы, в которой и обманутые, и поруганные надежды сбываются.

Но если Бродский, толкуя эту пословицу, явно сдвигает ее смысл и преувеличивает ее значение, нельзя не признать, что он улавливает какую-то очень важную – и очень специфическую – черту отношения к злу в русской традиции. Разговор о пословице – лишь повод для выражения этого общего наблюдения. Неслучайно и то, что Бродский уловил эту особенность в своем англоязычном сочинении, как бы увидел глазами другого языка – иначе говоря, глядя с Запада. Вплоть до XX века, до страшного опыта эмиграции и российского культурного рассеяния, такой взгляд был вряд ли возможен.

В бесконечном обсуждении контрастов «Востока» и «Запада» (иначе – России и Европы) XX век открыл новую страницу, новую возможность посмотреть на собственную традицию из другой, западной, – не глазами «русского путешественника», как это бывало прежде, а глазами гражданина другой цивилизации, волей или неволей соблюдающего принятые в ней законы общежития. Очень мало кто всерьез воспользовался этой возможностью, по разным причинам. Бродский относится к тем немногим, кто пытался «переключаться» из мира в мир и объяснять один для другого, «Восток» для «Запада» и наоборот. К его наблюдениям (если не выводам) уже поэтому стоит прислушаться.

Каким-то образом стало очевидно (для многих, кто задумывался об этом), что один из пунктов самого резкого различия «Запада» и «Востока» составляет отношение к злу . «Западное» отношение можно назвать простым, «восточное» – очень сложным. И чем восточнее (или южнее) – тем сложнее. Так, люди из европейской России, оказавшиеся жителями Средней Азии, рассказывали, что моральные основы поведения в Киргизии или Таджикистане представлялись им совершенно иррациональными – как, возможно, англичанину представятся российские. «Свои» же виделись им (москвичам или питерцам в Азии) простыми и определенными, как римское право.

Нужно заметить, что это различие отмечалось с двух сторон, и «Западом», и «Востоком». Европейцы давно замечали, что в России со злом (иначе – с моралью) дело обстоит как-то иначе. Если «юридизм» и «рационализм» европейской этики обыкновенно возмущал русских мыслителей, то российская «беспринципность» часто восхищала западных. Так, Дитрих Бонхеффер в своем заточении, узнавая о победах русских над гитлеровскими войсками и читая при этом «Записки из Мертвого дома», пишет другу: «нахожусь под впечатлением от того сострадания – абсолютно без всякой примеси морали – с которым вольные относятся к обитателям острога. Может быть, отсутствие морали, ведущее начало от религиозности, является существенной чертой этого народа и объясняет современные события?» Мысль, над которой стоит задуматься. Что он называет («нашей») «моралью», которой нет у русских? Протестантскую? Или буржуазную? Западно-христианскую вообще? Да, ту самую мораль, о которой каждый западный человек имеет достаточно ясное представление. Добро – это добро, зло – это зло; черта между ними проведена со всей определенностью (что не значит со всей справедливостью, но это отдельный разговор); переходов из одной области в другую практически не предполагается (естественно, остается где-то вдали возможность чуда, святости и других сверхъестественных пересечений морального барьера). Чуткие мыслители Европы видели в этом собственную узость. Она становится страшноватой, в частности, в том, что при этом оказывается крайне затрудненным, если вообще не невозможным, полное и безусловное прощение другого (об этой способности как о специфически русской мы не раз с удивлением слышали от западных свидетелей).

Царь для радости такой
Отпустил всех трех домой. –

Такой пушкинский финал – безусловный, предельный happy end: царь простил всех трех злодеек без всяких оснований, просто потому, что развеселился, потому что все вышло хорошо, – выглядит здесь странновато. «Наказан должен быть порок».

О чрезмерной «простоте» и жесткости собственной моральной системы западные христианские гуманисты писали немало, они не нуждались для этого во взгляде с Востока. Среди них можно вспомнить великого Альберта Швейцера, который критиковал западный морализм за его чрезмерно юридический характер, за то, что все в нем слишком четко и упрощенно прописано и мешает подлинному осуществлению человечности. В этом смысле русская этическая гибкость или широта представлялась западным христианским мыслителям некоей другой, неизвестной возможностью, чем-то таким, что может расширить нравственный горизонт. Примером российской широты, моральной «беспринципности» при этом обыкновенно были для них такие свойства русского народа, как традиционная любовь к каторжным, жалость к преступникам, «милость к падшим», какое-то глубинное неосуждение их, жаление этих людей там, где «естественнее» было бы ждать солидарности с законом, – все то, что, видимо, в поздней западной перспективе кажется почти невероятным. (Нужно заметить, что эти «народные» свойства стали явно не так очевидны в советское время – так же, как и тема «милости к падшим», одна из главных тем «святой русской литературы» XIX века, явно мало внятна авторам советской эпохи; как известно: «Если враг не сдается, его добивают».)

Широта – или неотмирность – этого отношения к злу, где зло видится не последней реальностью, а тем, что еще может быть чем-то покрыто, может быть «погашено» именно помилованием, и в самом деле составляет, вероятно, таинственный дар российской культуры. Пушкин – поэт этого дара, милости, торжествующей над справедливостью. У него это чаще всего (как в финале «Сказки о царе Салтане», приведенном выше) – царская милость, пощада. Вот ее апофеоз:

Нет, он с подданным мирится;
Виноватому вину
Отпуская, веселится;
Кружку пенит с ним одну;
И в чело его целует,
Светел сердцем и лицом;
И прощенье торжествует,
Как победу над врагом.

Удивительным образом оказывается исполнимым самый страшный, самый безумный евангельский завет полного прощения, забвения зла и любви (по меньшей мере, снисхождения) к врагу – именно то, что труднее всего дается «евклидову уму» и заурядному морализму.

Пока речь идет о прощении, казалось бы, можно только радоваться и умиляться себе: как это? ни у кого не получается, а у нас так хорошо получается, и злодей для нас не злодей, и враг не враг, все «несчастные»... И, действительно, в своем лучезарном образе – в таком, как старец Силуан Афонский, – мы видим эту своеобразнейшую способность, наверное, на самом деле присущую русскому духовному складу: способность подниматься над злом. Больше того, ставить этот императив в самый центр духовного учения, делать его испытательной точкой, «последним и достовернейшим критерием истины в Церкви», которым проверяется, в конце концов, самая вера: может ли человек любить врагов? Я нисколько не хочу сказать, что западные святые не умеют прощать или любить врагов, – но важно, где помещен центр всего учения! Даже у Франциска Ассизского, завещавшего своему преемнику, будущему главе ордена, любить обидчика больше, чем его самого (Франциска, то есть) и не добиваться, чтобы тот «стал лучше», – даже у него центр располагается все же не в этом. Силуан поражает тем, с какой последней решительностью он понимает это требование как центральное, как то, от чего зависит все остальное и без чего все остальное теряет всякую цену. И в этой его решительности мы видим несомненное наследство русской традиции, очищенное и укрепленное личным подвигом.

Но у этой лучезарной широты, способной покрыть зло – в обыденной реальности жалостью, а в духовном подвиге любовью, – есть своя тень, свой темный двойник, с которым мы хорошо знакомы. Это принципиальное, какое-то настойчивое неотличение зла, упорное настаивание на том, что ничего не следует относить к злу, ни за чем нельзя признать окончательно статус зла – и, соответственно, ни с
чем нельзя внутренне порвать связь, ни от чего нельзя отречься как от несомненно дурного и губительного, ничто нельзя «осудить».

Вот мы и подошли к тому, что я называю отечественной традицией странного и сложного – как-то умышленно сложного – отношения к злу. Я осмелюсь назвать эту традицию «дружбой со злом» (в том смысле «дружбы», как в легендарной фразе «Платон мне друг, но еще больший друг – истина»), имеющей как будто некое таинственное, едва ли не религиозное обоснование, как будто некое высшее и необсуждаемое nefas, запрещено. Другим названием для этого свойства могло бы быть – «небрезгливость», которая также предстает и в «святой», и в «теневой» форме.

Какова глубина этой традиции, с каких пор она сложилась? Есть ли здесь порог между русской и советской практической этикой – и где он? Для меня это открытый вопрос. Несомненно, этическое учение идеологии – «диалектическая», «классовая» мораль – вкупе с «исторической необходимостью», которая выше добра и зла, сделали свое дело, окончательно запутав «перевоспитанного» человека. Несомненно, кроме того, что жизнь при постоянном государственном терроре отучивает от чрезмерной моральной разборчивости – и от ожидания ее в других. Словами Ахматовой:

Как вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг о друге
Ужасное...

Итак, феноменология «дружбы со злом». Сегодня я коснусь двух видов этой дружбы. Первый род я бы назвала не то что непротивлением злу, но миром со злом – дипломатическим, хитрым союзничеством. Это заступничество за очевидно дурное, особого рода оправдание зла.
2005

Однажды мне привелось встретиться с корейским католическим священником и богословом отцом Пио Кваком. Дело было в Риме. Отец Пио только что закончил Папский Восточный Институт, написал диссертацию «О кенозисе у Достоевского» и был крайне увлечен православной традицией. Он говорил мне: «Ведь нашей, природной корейской культуре православие куда ближе, чем католичество». Он приводил множество доказательств, вплоть до преобладания круговой, шаровой формы над прямоугольной. Но первым было – «наше отношение к злу». «Они (западные люди, католики) выступают против зла, они хотят с ним бороться, хотят его выгнать. А мы знаем, что со злом надо обходиться иначе. Его надо подманить…» Он показал рукой – ласково, мягко… Что после этого следует делать, я не помню, потому что не поняла. Но страх от такого «мы» помню хорошо.

Когда Мандельштам находил «святой» строку Есенина: «Не расстреливал несчастных по темницам», он, скорее всего, видел в ней отстранение поэта от красного чекистского террора. Но слово «несчастный» здесь – в полном соответствии с народной традицией – несет привычный смысл «преступника».

Да, есть такая пословица «Нет худа без добра», которая многим кажется очень мудрой и глубокой, хотя на самом деле она просто лжива. Уточним, лжива в том смысле, в каком её все понимают и повторяют. В действительности же, ситуации, когда худо (то есть зло) без добра, встречаются гораздо чаще, чем ситуации, когда худо (зло) с добром.

Вот просто интересно, кто придумал эту пословицу? Легкомысленный оптимист? Бездушный циник? Активный служитель и пропагандист зла? Или просто человек, которому однажды повезло, и он решил, что так теперь будет и впредь? В любом случае это придумал не мудрец, потому что мудрец правильно понимает, что такое добро и зло, и каковы взаимоотношения между ними.

Но попробуем проанализировать эту пословицу чуть подробнее.

Существуют ли ситуации, когда худо (зло) сопровождается добром или приводят к добру? Конечно, существуют. Правда, в большинстве случаев оказывается, что речь идёт не о настоящих добре и зле, а всего лишь о представлениях людей о добре и зле.

Несколько примеров.

Человека уволили с работы, а он нашёл себе новую, более интересную и с лучше оплачиваемую. Парня бросила девушка, с которой он гулял, а он встретил настоящую любовь, женился и счастливо прожил со своей женой всю жизнь. Человека заставили работать в воскресенье, а он по дороге на работу нашёл кошелёк с деньгами. Человек на улице поскользнулся, упал, его привезли в больницу, а там у него нашли гнойный аппендицит, сделали срочную операцию и спасли ему жизнь. И таких примеров немало. О них слышали и знают, наверное, все.

Но следует ли из этого, что никогда не бывает худа без добра, как говорит пословица? Вовсе нет. Отсюда просто следует, что в некоторых случаях у отдельных людей невезение оборачивается пользой или сопровождается пользой. Вот и всё! И делать из этого какие-то выводы глобального масштаба просто нелепо, абсолютно нелогично. Кстати, у тысяч других людей в подобных же ситуациях никакой пользы не наблюдается. Они не находят лучшей работы, любимой девушки или кошелька, им не делают нужной операции и т.д., но об этом все молчат, так как это - привычная норма.

А теперь рассмотрим другие примеры.

Женщина посадила в огороде картошку, готовится собирать урожай. Вдруг прилетела саранча и всё сожрала подчистую. Конечно, можно найти и тут добро: женщине не придётся собирать урожай, сохранять его, готовить еду. Но есть-то ей больше нечего, кроме картошки у неё ничего нет, и она кончает жизнь самоубийством. Так что там говорит наша пословица? Реальный случай, между прочим.

Ещё пример. В семье тяжело заболевает и умирает маленький ребёнок. Где же тут добро? Может, оно в том, что ребёнка теперь не надо кормить, одевать, воспитывать? Будут ли безутешные родители радостно повторять обсуждаемую пословицу или проклянут её автора?

Следующий пример. Человека избили и покалечили хулиганы. И он всю жизнь обречён провести в инвалидной коляске. В чём тут добро-то? Что ему не надо работать, можно жить на мизерную пенсию? Что за ним должен кто-то постоянно ухаживать? Что ему нужно меньше одежды и обуви? Или в том, что зло не убило его окончательно, милостиво сохранило ему жизнь? Утешения, мягко говоря, слабые.

И таких примеров можно привести несравнимо больше, чем редких везений, о которых все говорят. Войны, эпидемии, стихийные бедствия, болезни и потери близких, пожары, терроризм, гибель природы, Чернобыль, Фукусима и многое другое. Вспоминать и повторять рассматриваемую пословицу в таких случаях цинично, подло, глупо, да и просто опасно - могут сильно побить.

Вот так обстоят дела в реальности, а не в придуманном, описываемом пословицей мире. Зло - оно и есть зло. Ничего хорошего в нём нет и быть не может. Случайные совпадения бывают, и тогда вслед за злом приходит добро. А иногда люди, борясь с пришедшим злом, творят добро себе и другим. Но к самому злу это не имеет прямого отношения. Добро, наступившее после зла, не является следствием зла, не порождается злом, не сопровождает зло, не представляет собой обратную сторону зла.

Ещё раз повторимся: пословица «Нет худа без добра» совершенно лжива. Если, конечно, мы понимаем её правильно.

Но она же может оказаться очень мудрой, глубокой и совершенно бесспорной, если увидеть в ней совершенно другой, непривычный нам смысл.

Так что вполне возможно, что пословицу эту придумал совсем не дурак, не циник и не негодяй, а самый настоящий мудрец. Просто это мы, по простоте своей, приписали ей совсем неправильный смысл.

Наконец, есть ещё и третий возможный глубокий смысл пословицы, который также доступен только мудрым. Если худо (зло) незначительное, мелкое, обратимое, исправимое, то ему надо радоваться. Почему? А потому, что оно уменьшает власть зла над человеком, семьёй, обществом, страной, миром в целом. То есть если ты своим неправильным поведением дал злу возможность вмешиваться в свою жизнь, делать себе всякие гадости, то лучше, чтобы эти несчастья были мелкими, не слишком сильными. Грехи свои ты при этом отрабатываешь, а большого урона от этого не получаешь, успеваешь справиться с несчастьями без особых потерь. Иными словами,

За невезенье в мелочах будь благодарен ты судьбе.
Уж лучше пыль на сапогах, чем кирпичом по голове.

Хотя, конечно, называть всё это добром не совсем правильно. Это скорее просто наименьшее из возможных зол.

Вот так, оказывается, всё непросто с этой пословицей.